— Пизд*ц, — тем временем выругался Ян и, опустив стекло, крикнул в сторону иномарки, которой оказалась черная «Ауди»:

— Ты что, с*ка, творишь?!

Нино механически посмотрела в ту же сторону, отметив краем сознания, что на едва не убившей их машине стоят тонированные стекла, оставшиеся в ответ на окрик Яна недвижимыми. И прежде, чем тот успел выйти из машины, чтобы пойти разобраться с виновником происшествия, черная иномарка стремительно сорвалась с места и умчалась.

— Урод! б*я! — ругнулся снова Ян и, сделав глубокий вдох, тоже тронулся с места.

— Что это было? — сумела выдавить из себя Нино идиотский, но единственный вертевшийся в голове вопрос.

— Не знаю. Е*анутый какой-то! С Алиной все нормально? — поинтересовался Ян, оборачиваясь.

— Да, все нормально.

— Ну слава Богу. А то Герман Александрович с ума бы сошел, случись с ней что. После того, как погибла в той автокатастрофе его невеста…

Нино показалось, что на нее резко опрокинули ведро ледяной воды, от которой по телу и душе пробежал неконтролируемый озноб. У Ильинского была невеста? Ей было известно, что сам он пережил тяжёлую аварию, но она ничего не знала о том, что в тот страшный день он потерял близкого человека. Она никогда его ни о чем не спрашивала, а сам он не говорил. Ей просто казалось, что лишние вопросы могут только нарушить установившееся между ними некое подобие гармонии. И вот теперь, как результат — то, о чем все давно знали, для нее стало холодящей кровь новостью.

И тут же, резкой вспышкой в сознании, всплыло воспоминание о разбитой ею рамке с фотографией. И стало вдруг так кристально и неотвратимо ясно — и кто был на том фото, и почему Герман тогда так отреагировал на произошедшее…

И в этот момент, когда сама она могла погибнуть считанные минуты тому назад, странным образом все мысли в ее голове вытеснил один-единственный вопрос: а сможет ли она заменить Ильинскому ту, что он потерял?

Наверное, нет. Но ведь она и не желала быть ничьей заменой. Она хотела быть единственной и особенной. Так эгоистично и так отчаянно. А теперь поняла вдруг, что шансы на это, вероятно, стремятся к абсолютному нулю. И чем яснее было это осознание, тем сильнее она хотела того, чего у нее, вероятно, никогда не будет.

Часть 20

— Ну, Ильинский, всё… теперь уже точно всё позади, — повторила в который раз Ира, держа в руках документы, будто опасалась, что кто-то невидимый может в любой момент их отнять.

Герман усмехнулся. Сестра его уже даже не удивляла — он просто смирился с тем, насколько неожиданно порой она себя вела во всём, что касалось Алины. Вот и сейчас видел, как подрагивают руки Иры, и как она отчаянно пытается это скрыть.

— Может, отметим? — предложил он, забирая документы и пряча их в сейф. И сам в этот момент испытал такое облегчение, какого не чувствовал уже очень давно. — Небольшой праздник, только для самых близких. М?

— Вполне можно, — кивнула Ира с самым серьёзным видом. — Но не раньше, чем ты расскажешь мне, что у вас с Нино.

Герман вскинул взгляд на сестру. Ему категорически не нравился этот вопрос. Напрочь. И учитывая, что именно Ира в него вкладывала, такой интерес мог вызывать только отвращение.

— А что у меня с Нино? Она няня Алины. Тоже на стадии оформления документов. И тебе об этом известно столько же, сколько и мне.

Герман видел, что Ира хочет спросить о чём-то ещё, но видимо, его взгляд ясно дал понять ей, что именно он думает на этот счёт. Мрачно усмехнувшись, когда сестра всё-таки промолчала и недовольно поджала губы, он направился к выходу из кабинета и обернулся на пороге:

— Не задавай тех вопросов, на которые у меня самого нет ответов. И вечеринка на тебе, а то, как я посмотрю, тебе некуда девать свою активность.

И вышел, пока ему в спину не прилетело что-нибудь тяжёлое.

Под определением «ужин только для самых близких» они с Ирой, очевидно, понимали совершенно разное. Это Герман осознал, когда в гостиной его дома собрались пара десятков человек. Он мысленно озадаченно почесал затылок, пожимая руку одному из своих партнёров по бизнесу — Владу Разумовскому. Не то чтобы был не рад его видеть, но… Нет, он вообще не рад был его видеть. Какого чёрта Ира его вообще сюда позвала? Сама сестрица в этот момент разводила политесы с одной из светских львиц и по совместительству женой их давнего общего знакомого. Б*я… в следующий раз он обязательно подумает о том, кому действительно стоит доверять организацию таких мероприятий.

А потом Герман нашёл взглядом Нино, и у него сразу потеплело на душе. Она сидела одна на диване в дальнем углу гостиной, сжимала в пальцах бокал шампанского и смотрела прямо перед собой. И Ильинскому захотелось увести её куда-нибудь с чужих глаз и спрятать ото всех.

— О! А вот и наш новоиспечённый папа, — просияла улыбкой Ира, и Герман, мысленно чертыхнувшись, искривил губы в улыбке, рассчитывая на то, что она изуродует его и без того непривлекательные черты.

Когда Ильинский в очередной раз почувствовал себя неуместным на организованном Ирой «празднике жизни», его пальцы сами по себе сомкнулись на хрустале бокала с такой силой, что в костяшках угнездилась тупая боль. А всему виной был интерес Разумовского к Нино. Он наблюдал за Владом и няней Алины последние полчаса, чтобы теперь окончательно увериться в том, что у Разумовского есть планы в отношении Нино. И от этого хотелось разнести гостиную ко всем чертям.

Герман опрокинул в рот порцию виски, чтобы тут же налить себе ещё. Поймал обеспокоенный взгляд сестры, но показательно отвернулся, долил в бокал янтарной жидкости и снова отпил половину. Чёрт бы всё побрал! И его изуродованное тело, и его неуместные чувства, которые он сейчас испытывал.

Ревность. Да, это была слепящая, сучья ревность, казалось, рождённая в самой преисподней, откуда он и черпал её, словно бл*дский мазохист. Знал, что она причиняет только боль, понимал, что если сейчас разгонит это сборище — все разойдутся, а Нино останется с ним. И ничего не предпринимал.

Герман толкнул перед собой двери, ведущие на балкон, и вышел на морозный воздух, который ни черта не отрезвил. Почему он вообще допустил всё это? Почему не остановил себя, когда понял, что испытывает по отношению к Нино большее, чем мог себе позволить?

И почему сейчас задаётся вопросом: что он даст ей такого, чего не может, например, Разумовский? Хотя, он знал. Это ведь у него, Германа Ильинского, морда лица такая, что без слёз не взглянешь, а Влад — совсем другое дело.

Герман со злостью отшвырнул от себя бокал, и тот перелетел через перила и приземлился куда-то в сад со звоном разбившегося стекла. Вот и славно. Пошло оно всё на х*й. И этот бокал, и его мысли и чувства.

— Не помешаю?

Этот робкий тихий голос прозвучал так неожиданно, что Ильинский вздрогнул и инстинктивно вцепился пальцами в припорошенные снегом кованые перила. А потом резко обернулся, будто не хотел давать себе ни единого шанса на то, чтобы поверить в иллюзию.

Но то, что с ним творилось, и не было иллюзией. Ни голос Нино, стоявшей в полушаге от него, ни тонкий аромат её духов. Ни вообще тот факт, что она вообще появилась в его жизни.

— Надоело общаться с богатыми, которые уже трахнули тебя мысленно во всех позах? — хрипло проговорил он, сильнее впиваясь пальцами в перила, а взглядом — в её лицо. Потому что знал: за эти слова самое меньшее, что он может получить — по морде. Самое большее, за что никогда себя не простит — невозможность выпросить прощения.

Нино отшатнулась, как от удара, но всего на мгновение, после чего задала тот вопрос, который выбил почву из-под ног:

— Ваша невеста… она ведь погибла в автокатастрофе? Это её фотографию я случайно разбила?

И у Ильинского воздуха в лёгких не хватило. Вообще ни на что. Он только и смог, что отвернуться и опустить голову. Почувствовал вдруг, что всё то, что тщательно возводил вокруг себя всё это время, тает. Растворяется, будто его и не было. Пока все его мысли были о Разумовском и Нино, её волновало прошлое Германа. Его грёбаное прошлое.